Первое дело Эпплби, читать фрагмент
— Моё первое дело? — Эпплби взглянул на друзей с нескрываемым удивлением. — А знаете, меня ещё никто никогда об этом не спрашивал. Людям всегда интересно самое свежее дело.
Викарий кивнул.
— Сейчас новости популярнее, чем история. Боюсь, это лишь один симптом прискорбного…
— Именно так, дорогой викарий, — поспешно прервал его доктор. — Вы, несомненно, правы. Но позвольте Эпплби продолжить рассказ. Я вижу, у него есть, что нам поведать. Он щурится в чашу трубки, а это несомненный признак истории.
— Моё первое дело было довольно маленьким. — Эпплби перестал щуриться и начал затягиваться. — Я бы сказал, восемнадцать дюймов на десять. А в глубину никак не больше трёх.
Викарий взглянул на него в изумлении.
— Так вы не о «кейсе» — «деле», а о «кейсе» — «футляре»?
— Да, дело касалось футляра. Ну и я, конечно, тоже был мал. Точности ради добавлю: мне было всего четырнадцать. Я рос серьёзным ребёнком с рановато развившимися интеллектуальными предпочтениями и без какого-либо желания стать полицейским. В тринадцать меня понесло в геологию, и комната оказалась завалена громадными кусками любого холма, до которого можно было добраться с молотком. В пятнадцать намеревался стать самым большим авторитетом по сравнительному религиоведению. Но в четырнадцать я специализировался на живописи. Проводил каникулы в Национальной галерее или в галерее Тэйт, и мне особенно нравилось платить шиллинг и ещё сверху шестипенсовик за каталог, чтобы иметь возможность посмотреть выставки торговцев картинами в Уэст энде.
Футляр, о котором я хочу вам рассказать, содержал дюжину изящных вещиц из нефрита и был выставлен на столе в задней комнате галереи Феррариз неподалёку от Бонд стрит. Вам, вероятно, знакомо это место. Галерея с тех пор ничуть не изменилась, и, как и тогда, имеет привычку проводить две выставки сразу. Я пошёл туда посмотреть на импрессионистов в большом зале. Нефрит и другие китайские штучки в задней комнате не являлись частью моей программы. У меня имелась весьма аккуратно составленная программа, и по ней изучение восточного искусства должно было начаться только через полтора месяца.
Доктор рассмеялся.
— Каким маленьким педантом вы были, Эпплби. Но ничего не скажешь, систематичным педантом. А система уже привела вас к более серьёзным вещам.
— Без сомнения. Но, помнится, я заплатил шиллинг за обе выставки, так что быстро осмотрел китайские экспонаты. Импрессионисты привлекли большую толпу, но в задней комнате находилось всего с полдюжины людей. Я огляделся по сторонам, а затем сунул голову в другое помещение. Оно было не больше просторного шкафа, и там иногда выставляли одну картину или статую под довольно тщательно продуманным освещением. Не помню уже, что там демонстрировалось в тот день, но мне запомнился мужчина с рыжей бородой. Больше скажу: он — один из трёх или четырёх человеческих существ, которых, уверен, мне никогда не забыть.
Он был в маленьком помещении один — пожилой, потрёпанный, но интеллигентного вида, закутанный в бесформенное старое «ульстерское» пальто; под мышкой он держал кипу бумаг и огромный фолиант в старинном кожаном переплёте. Я уважительно взглянул на фолиант — к учёным людям я относился с не меньшим пиететом, чем к людям искусства, а передо мной явно был учёный в истинном смысле этого слова. Я уделил внимание и рыжей бороде, она приковывала взгляд. Более того, я прямо-таки уставился на неё, потому что помню, как вдруг, вспомнив про хорошие манеры, одёрнул себя и смущённо повернулся к ближайшему экспонату. Когда я снова взглянул на учёного, случилась поразительная вещь. Он поднимал с пола бороду и поспешно прикладывал её к начисто выбритому лицу.
Эпплби сделал паузу, и викарий потёр ладони.
