Кто убийца?. Содержание
I.
Что-то красиво-таинственное было в угасании зимнего туманного дня.
Легче, неслышней проносились мимо автомобили, кареты, вагоны трамваев. Фигуры пешеходов чудились призрачными.
И средь сизо-молочного тумана вспыхивали электрические лампионы кинематографов, сияли витрины магазинов.
Самые прозаические люди мнились загадочными. Какие-то странные силуэты, какие-то фантастические очертания. И каждый из них уносит что-то свое, чего никто не знает, в туманную глубь петербургского вечера.
Среди шевелящейся мути многоэтажные громады мерещились какими-то сказочными замками. И кто знает, что совершается в этих сотнях и тысячах квартир, где соседи, через площадку, не видят друг друга десятки лет.
Клубился туман непроницаемый, зловещий.
Антон Маков, лакей Петра Константиновича Турского, вернулся домой черным ходом. Он три с половиной часа отсутствовал. Он ездил на пороховые заводы по делу к двоюродному брату конторщику. Родственники осушили несколько бутылок пива. И обыкновенно угрюмый Антон, отпирая дверь кухни американским ключом, напевал:
За красоту я получила первый приз,
Всяк охотно исполняет мой каприз.
В прошлом году «это самое» пела у них опереточная дива Флоридова, за которой, но выражению Антона, «пришпандоривал» его барин Петр Константинович.
В кухне было холодно и как-то пустынно. Отсутствовал тот теплый жилой уют, когда каждый день пылают дрова, жаром пышет плита, и так аппетитно пахнет. Именно этого кухонного запаха терпеть не мог Турский и вот почему он не держал своего стола, предпочитая завтракать и обедать или в кабаках, или у своих многочисленных знакомых.
В своей полутемной комнатке без окон, лакей зажег электрическую лампочку и, сняв табачного цвета визитку, подарок с барского плеча, медленно с достоинством переоблачился во фрак. Глянул в зеркальце, все ли в порядке?..
Увидел бледно-желтое, скуластое лицо с узкими серыми глазами и черными густыми короткими баками. Антон перевел взгляд на свою старую фотографию, висевшую над кроватью. Там Антон был изображен в мундире, в латах, и в каске, горделиво опирающимся на палаш. Тогда у него не было ни усов, ни бороды.
Антон вздохнул. «Эх, молодость» — и щелкнул крышкой серебряных часов. — Уже пятый в начале. Сейчас Петр Константинович позвонит и велит приготовить чай. Он в это время всегда почти дома.
За красу я получила первый приз…
Антон вышел на кухню, вскипятил чай. Задребезжал проведенный сюда звонок телефона. Лакей бросился в переднюю с темно-красным сукном во весь пол. Антов взял с предзеркального столика трубку.
— Алло?..
— Дома Петр Константинович?
— А кто их изволит спрашивать?..
— Графиня Ямпольская…
— Сию минуту узнаю, ваше сиятельство…
Антон бросил беглый взгляд на вешалку. Пальто с бобровым воротником и боярская шапка на месте, значить дома. Лакей постучал в закрытую дверь кабинета. Раз, другой… Нет ему отклика. Тогда, распахнув дверь, он осторожно прошел в кабинет.
Было темно. Только бледный свет фонаря лучистым снопом пронисал через окно с улицы. На кожаном диване с высокой спинкой, склонившись на бок и свесив голову, дремал Турский. Так показалось Антону.
Лакей кашлянул. Неужели спит?
— Ваше высокородие, — начал он по старой полковой привычке. — Графиня Ямпольская к телефону просят…
Подошел еще. Недвижим барин. Холодок пробежал у Антона по спине и какой-то ледяной дробью ударил, в затылок… И мгновенно этот холодок вырос в необъяснимый и темный ужас.
Непослушными прыгающими пальцами, вот-вот одеревенеют совсем, Антон зажег свет.
Шатнуло прочь Антона.
Турский полусидел мертвый. Всегда румяное пухло-красивое лицо теперь неподвижно-бледно. Вся грудь в крови, уже почерневшей, но не запекшейся. И стынет лужица крови на кожаном диване, как пролитое густое вино. Подбородок так глубоко уперся в манишку, что пышная каштановая борода вся угрожающе насторожилась вперед. Пальцы одной руки вымазаны в крови, другая, правая, уцепившись за подлокотник со львиной головой, да так и замерла.
Выбежав на площадку, Антон дико заорал на всю лестницу.
— Семен!.. Семен!..
Бравый швейцар с георгием, путаясь в длинной ливрее, бежал снизу, злобно шипя:
— Чего орешь, дубина?! Не позакладывало!.. И так слышу!..
Антон продолжал кричать в исступлении:
— Семен!.. Барина убили!.. Барина убили!.. Семен!..
Швейцар так и прясел, выпучив глаза. Очнувшись, он ринулся за старшим дворником.
Через несколько минут большой квадратный и внушительный кабинет наполнился тем людом, который при обыкновенных условиях никогда не бывает в комнатах с дорогим сукном во весь пол и с таким богатым убранством. Дворники, городовые, околодочный, снятый с соседнего поста, все они жались полукругом у страшного дивана, боясь переступить какую-то роковую линию, линию смерти.
Повесив снятую трубку на рычаг и позвонив, околодочный дал знать по телефону приставу, в сыскное, участковому следователю.
Первым явился пристав. Капитан в новеньком сиреневом пальто с бархатными южными глазами. Эти глаза были строго печальны.
— Самоубийство?.. — спросил капитан околодочного…
— Никак нет… Оружия не найдено… — Капитан озабоченно сдвинул брови.
— Значит, убийство… И жертва не кто-нибудь, а гвардии ротмистр в отставке Петр Константинович Турский, человек богатый и с крупными связями.
В ожидании агентов сыскного отделения, врача и следователя, капитан опросил швейцара и лакея.
— Служишь давно у них?.. — обратился пристав к лакею, и это «у них» как-то странно теперь и ненужно звучало бок-о-бок с трупом.
— Седьмой год, ваше высокородие…
— А раньше?..
— Раньше у них в эскадроне служил. Петр Константинович меня с первого году знали. Ну, а как, значит, я вышел в запас, к ним пришел. Барин добрый, сердечный. «Так и так, говорю, не порекомендуете ли, говорю, ваше высокородие на какое-нибудь местечко?» Хочешь за лакея ко мне?.. А?.. спрашивает, я своего прогнал, пьяница»!.. Ну, я, чего лучше, в ножки им поклонился… Служил бы да служил, а теперь вот несчастье…
Антон заплакал.
— Погоди… — сделал движение капитан белой перчаткой. — Расскажи как было?..
Антон описал свое путешествие на Пороховые. Вышел он в половине первого вместе с барином. Посадил еще в мотор. Барин поехал завтракать в ресторан угол Морской и Кирпичного. Антон же на Пороховые… Вернулся оттуда в четыре… Хотел доложить, что спрашивает по телефону графиня Ямпольская, и вот…
Оборвав Антона движением перчатки, пристав обратился к швейцару:
— Ну?.. Отлучался с парадной?..
— Так точно, минут на десять, управляющий домом требовал к себе… Ихняя во дворе квартира…
— В котором часу это было?..
— В самом начале четвертого…
— Когда вернулся покойный с завтрака?
— Ровно в два часа приехали на моторе.
— А потом был ли кто-нибудь?..
— Так что сейчас за ними следом приехали графиня Ямпольская с одним господином, бритый, видно из артистического звания. Княгиня-то у нас часто бывает. Грешным делом и ночевать приходилось… А он только в другой раз…
— Долго оставались?..
— Минут через двадцать назад уехали, на извозчике. Слышал, как рядили на Караванную…
— Ну, а потом?..
— Дальше меня управляющий потребовал к себе, а как вернулся, то никого больше не было… Никто не ходил к ним.
Улыбаясь, капитан сказал околодочному:
— Как Божий день ясно!.. Дело рук этой графини, или ее спутника… Надо их задержать и допросить…
II.
Графиня Ямпольская сидела перед зеркалом в своей душной и тесной уборной. В первом акте, она играет содержанку-француженку, в ярком капоте с кружевами, лентами и в золотисто-рыжем парике.
Заячья лапка и гримировальные карандаши как-то вяло и робко повиновались ее обыкновенно опытным пальцам.
Оттуда, из глубины зеркала смотрело на нее чуждое лицо, с неподвижным, как маска густым румянцем и темными, — от рыжего парика они казались еще темнее, — глазами. Как-то беспокойно мерцали глаза. Артистка, вздрагивая, косилась на дверь, чуть донесутся чьи-нибудь шаги…
Вот помощник режиссера на ходу крикнул ей:
— Ямпольская, готовьтесь, через пять минуть ваш выход!..
Она стала подводить глаза. Карандаш дрожал в белых пальцах и густая синева широко расползалась по щекам.
Кто-то стремительно открыл дверь.
Графиня, вздрогнув, уронила карандаш.
— Ах, как ты меня испугал, Мирра!..
«Любовник» Мирра-Робэн уверял, что это не псевдоним, а так зовут его и на самом деле. Он играл молодого помещика-спортсмена, который привез из Парижа в свое родовое имение француженку. На нем был клетчатый английский пиджак и такие же рейтузы «галиффэ». Гетры желтой кожи плотно обтягивали его икры. Звенели шпоры. Тонкий и гибкий Мирра-Робэн, с красивым бритым лицом хищника и пробором посредине напомаженной головы, остановился перед Ямпольской, небрежно играя хлыстом и раскачиваясь на каблуках. По его мнению, это манера светских молодых людей.
— Ну, ваше сиятельство?
— Ты бы хоть дверь закрыл, Мирра…
— Все равно никто не услышит. Но для твоего спокойствия — изволь.
Она смотрела на него с мольбой и страхом.
— Мирра, я предупреждала тебя… Зачем ты это сделал?..
Его передернуло. Он величаво коснулся хлыстом ее плеча.
— Пожалуйста, без сентиментальностей. Я сам первый предпочитаю брать жизнь за горло, чем подставлять свое. Так надо было, так я сделал, и никаких возражений по этому поводу слышать не желаю…
Он вынул серебряный весь в монограммах портсигар, и медленно закурил папиросу.
— Теперь у нас будут деньги и ты купишь мне золотой портсигар… Да?.. Вот что, милая… Я хочу тебе дать инструкцию относительно твоего дальнейшего поведения. Что это? — осекся он, прислушиваясь.
Тяжелый топот шагов. Какой-то испуганный и вместе подобострастный голос помощника режиссера:
— Они в этой уборной оба…
Энергичный стук в дверь, и не успел Мирра-Робэн отозваться, как на пороге уже стояли две серые фигуры, полицейского офицера и околоточного. Сзади них городовой и какой-то неопределенный субъект.
Из соседних уборных повыскакивали артисты и артистки, с чужими, нагримированными лицами, но со своими «настоящими» глазами, полными тревожного любопытства.
Мирра-Робэн побледнел сквозь румяна. Портсигар выскользнул из рук и ударился об пол. Графиня вскрикнула и потеряла сознание. Увы, на сцене она никогда еще так натурально не падала в обморок!..
III.
Григорий Макарович, пишите: графиня Ямпольская показала, что Мирон Исаакович Рабинович на сцене Мирра-Робэн, кроме сторублевого жалованья, доходов и капиталов никаких не имеет. А теперь, свидетельница, — перевел барон светлые, бесстрастные глаза на артистку, — будьте добры возможно точней сказать мне, какие отношения между вами и Рабиновичем?
Вестен-Ховен ждал ответа, рассматривая свои тонкие, бледные пальцы. Перо письмоводителя бегало по бумаге. Электрическая лампочка освещала его неопрятную лысину бедного, многосемейного человека. Графиня волновалась, или делала вид, что волнуется.
Свидетельница, время бежит. За вами еще допрос Рабиновича. Вы желаете ответить?
Я так смущена… подавлена… Зачем выворачивают эту интимную… Я… я право не знаю…
— В таком случае позвольте мне говорить за вас. Этот Мирра Робэн, кстати, я видел его однажды в вашем театре, безусловно красивый молодой человек. В нем есть то, что нравится многим женщинам. Между вами — роман. Они так легко создаются, романы в закулисной атмосфере. Мирра Робэн любовник не только на подмостках, но и в жизни. Роли ваши не одинаковы… Вы его любите гораздо больше, чем он вас. Вы для него готовы на какие угодно жертвы…
— Напрасно вы так полагаете…
— Не перебивайте меня. Сначала я дорисую картину, а потом вы будете меня опровергать. Против ваших близких отношений к покойному Турскому Мирра Робэн, — будем называть его так, — это звучит романтически, не имел ничего. Но из этой близости ему желательно было извлечь побольше существенной для себя пользы. Турский — барин, с тридцатью тысячами годового дохода. Мирра Робэн, кроме своего скромного жалованья, да и то довольно шаткого, ничего не имеет. Надо учесть еще одно обстоятельство. Турский — Донжуан, или, как нынче говорят, бабник, не отличавшийся постоянством. Сегодня одна, завтра другая, а иногда и обе одновременно… Человек практический, Мирра Робэн решает использовать Турского возможно скорей, пока Петр Константинович не разорвал с вами. На правах друга, жениха или не знаю там уж чего, ваш товарищ по сцене решил требовать у Турского, чтобы он обеспечил вас единовременно, какой-нибудь округленной суммой. Не так ли?
Барон сделал паузу и как будто сонными равнодушными глазами смотрел на артистку. Между тем он внимательно изучал ее красивое экзотическое лицо. Она молча сидела бледная, глотая воздух, пытаясь возражать этому сухощавому блондину в корректном черном сюртуке, и сдерживаясь…
— Идем дальше… По требованию вашего товарища вы звоните Петру Константиновичу, когда он может принять вас обоих?.. Турский назначает время. На всякий случай, Мирра Робэн захватывает с собой револьвер. Объяснение происходит в кабинете. Вас трое. Больше во всей квартире — никого. Мирра Робэн назначает сумму обеспечения. Турский находит ее высокой. Он бросает вашему спутнику оскорбление. Турский человек воспитанный, я встречался с ним в обществе, но роль вашего спутника в этом деле, согласитесь, далеко не из рыцарских… Будем же справедливы… Думая запугать Турского, Мирра Робэн выхватывает револьвер… И тут, психология самая понятная.
Когда у человека в руках оружие и его указательный палец касается спуска, — нажать — это уже совсем легко. И вот роковой момент… В двух шагах ваш спутник, совсем быть может не желая убивает Петра Константиновича. Вы покидаете труп, оба потрясенные, но как умеющие владеть собой артисты, вы проходите мимо швейцара, ничем не выдавая себя…
— Что вы говорите! — перебила Ямпольская. — Это же чудовищно!.. Ничего этого не было и не могло быть!.. Я с ума сойду… Это какая-то инквизиция…
— Свидетельница, я покорнейше просил бы вас не нарушать стройности картины, которую я воссоздаю. Ваше слово впереди, даже сейчас… После убийства, чтобы замести следы, вы, наученная Рабиновичем, звоните к Турскому, звоните, как ни в чем не бывало, в надежде, что подойдет лакей. Понимаете всю важность этого разговора по телефону?.. Он отметает от вас, если не все подозрение, то часть его, по-крайней мере. Теперь, когда я кончил, слушаю вас…
Черты Ямпольской подергивались мучительной гримасой страдания. Ломая руки, она с усилием произнесла:
— Это же пытка. Это… я не нахожу слов… Да, мы были у Петра Константиновича. Но через двадцать минут же ушли. Наконец, если вы хотите знать, господин судебный следователь, разговор носил характер благоприятный…
— Другими словами, Турский пошел навстречу и, против суммы, названной Рабиновичем, ничего не имел…
— Да нет же… Это совсем другое… Мы не говорили о деньгах…
— Тогда о чем же вы говорили?..
— Это секрет…
— Опять секрет… Запираетесь… Вам же будет от этого хуже… Я больше не имею вопросов. Григорий Макарович, готово. Свидетельница, графиня Ямпольская, потрудитесь подписать ваши показания…
— Я свободна?..
— Относительно, да…
Барон позвонил.
Вошел курьер.
— Сдайте графиню Ямпольскую на руки полиции. А ко мне попросите господина Рабиновича…
С котелком и в перчатках Рабинович вошел в камеру, с наигранной улыбкой на бритом, хищно-красивом лице, и с видом театрального маркиза, случайно очутившегося там, где он менее всего ожидал…
— Господин Рабинович, на какие средства вы живете?
— Странный вопрос… — пожал плечами артист.
— Судебный следователь не может задавать странных вопросов. Вернее, вы не имеете права их критиковать. Ваше право отвечать, или нет. Угодно вам отвечать?
— Ну, хорошо… Во-первых, жалованье…
— Как велико оно?..
Мирра Робэн сделал неопределенный жест.
— Я не помню в точности… Так, рублей двести…
— А может быть, сто?..
— А разве это относится к делу, мое жалованье?..
— И очень… И так, сто!.. Сколько же вы проживаете, приблизительно, в месяц?
— Я не подсчитываю… Я никогда не считаю денег, которые трачу…
— Признак широкой натуры. Скажите, господин Рабинович, графиня Ямпольская существо вам очень близкое?
— Если хотите, да…
— Отлично. Вы знали о ее отношениях к Турскому?
— Я знал, что они знакомы…
— Нет, я разумею более интимные отношения… Знали ли вы, например, что она несколько раз ночевала у Петра Константиновича, на Николаевской?
Мирра вспыхнул горячим, густым румянцем.
— Нет, не знал…
— И вы не возмущаетесь, вы не оскорблены, что ваша гражданская жена проводила ночи с другим? Вы не ревнуете?..
— В таком случае, графиня сама себя оклеветала. Вы не потрудитесь ли сказать, зачем вы были вместе с ней у Турского?
— Так, просто… заехали навестить Петра Константиновича…
— Навестить? Вы были с ним большие приятели?..
— Да, мы встречались довольно часто.
— О чем вы говорили сегодня с Турским?
— Мало ли… о разных вещах…
— Это слишком расплывчато. Нельзя ли определенней. Не о погоде же вы говорили…
— Мы говорили о театре…
— А еще?
— Еще, не помню…
В это самое время, когда судебный следователь барон Вестен-Ховен допрашивал заподозренных, в квартире Ямпольской и в меблированных комнатах «Валенсия», где жил Мирра Робэн, полицией был произведен обыск. У Рабиновича нашли в чемодане револьвер, среднего калибра, системы «Смит и Вессон».
IV.
В этот же вечер по всему Петербургу захлестывающими волнами разбежалась весть, что Петр Константинович убит.
Знакомые, — а знакомых у этого общительного и жизнерадостного человека было много, — ломились в квартиру на Николаевской, мучимые жутким, пугающим любопытством.
Пускали не всех. Пускать всех — десяти квартир не хватило бы. Неотлучно дежуривший капитан, с бархатными южными глазами, безошибочно определял, кому следует отказать и кого не только можно, а необходимо даже пустить.
Приехали два гвардейца в белых фуражках, с которыми Турский вместе служил в полку. Были дамы общества, были артистки, были шансонетные звездочки, надушенные, в гигантских шляпах и с бледными усталыми лицами. Какие-то необыкновенно благообразные штатские подъезжали в каретах и автомобилях.
Словом, к трупу бедного Петра Константиновича тянуло весь тот многогранный и пестрый Петербург, в кипении которого он веселился, вращался, жил и брал свои наслаждения.
Все эти люди привыкли видеть его то в дорогой панаме на скачках, то во фраке, в первом ряду балета, откуда он со своей компанией отправлялся ужинать под звуки румын, и видели, как он разрумянившись с мороза, в бобрах, мчался куда-нибудь с женщиной.
А теперь Турский уже всем непонятный и чуждый, с обнаженной, искромсанной грудью, похолодевший, лежит на принесенном из кухни столе. Врач извлек пулю. Она пронзила сердце и смерть была мгновенна.
Один из сыщиков, производивший обыск у артиста, привез на Николаевскую найденный револьвер. Сличение пули его с той, которая убила Петра Константиновича, была в пользу артиста. Его револьвер оказался значительно меньше калибром.
Вся квартира пошла вверх дном. Десятки беспокойных, пытливых глаз не оставляли в покое ни одного предмета, ни одной бумажки. Всюду чудилась разгадка.
В карманах убитого нашли ключи от письменного стола. Тщательный осмотр ящиков стола не дал ничего. Нашли пачку новеньких кредиток. Нашли много женских записочек, нашли много фотографий и среди них — целую серию снимков довольно нескромного свойства. Тут же паспорта, указ об отставке, метрическое свидетельство.
Близких у Турского не было в Петербурге. Родню же провинциальную, жившую в имениях и заинтересованную в наследстве, оповестили в тот же вечер телеграммами.
Обращал на себя внимание всех какой-то господин со светлой бородкой и в тысячной шубе, подбитой соболями. Его голубые глаза ни на мгновение не оставались в покое. Он суетился расспрашивал, обнаруживая какую-то необыкновенную, почти болезненную энергию.
Капитан с бархатными глазами отвел его в сторону.
— Простите, кого я имею удовольствие видеть?
Господин в соболях протянул ему свою карточку. Содержание ее было настолько внушающее доверие, настолько веское, что капитан сделался еще учтивей. С вкрадчивой благожелательностью он спросил:
— Вы изволите интересоваться?
— Да, и очень! Все таинственное в области преступлений манит меня… Уже кое-что здесь наводит меня на некоторые размышления… Вот например…
Господин в соболях вместе с капитаном подошел к письменному столу. Их окружило еще несколько человек.
