Христос Воскресе!: фрагмент
I.
Страстная суббота.
Chambres garnies мадам Завьяловой приняли совсем великолепный вид. Чистые шторы, свежие занавеси, безукоризненного блеска полы, шелковое changeant платье на самой мадам Завьяловой и туго накрахмаленное, с рюшкой вокруг передника — у рыжей Танички.
Не лишенная вольнодумства вообще, в посту мадам Завьялова делалась всегда в высокой степени религиозной и набожной. Ходила в самые дальние церкви, на самые длинные службы, держала в высшей степени строгий пост и с великолепием разговлялась.
— Не могу, — говорила мадам Завьялова, — такой уж у меня характер, чтобы хорошо праздник встретить… Люблю…
Разговлялась мадам Завьялова обыкновенно не одна, а «всем домом». Жилец, почему-либо уклонявшийся от приглашения мадам Завьяловой, доводил ее до глубокого огорчения.
— Ах, какой вы! — качала она кружевной наколкой: — вам от всего сердца предлагают, а вы…
— Да я, мадам Завьялова, ей Бегу не могу. Обещал…
— Записку напишите. Таничка снесет.
— Неловко, честное слово — неловко…
Но тут мадам Завьялова поднимала тон:
— Неловко в этакую ночь из дому бегать, вот что…
В большинстве случаев ей удавалось победить упрямство жильца. Он оставался, мадам Завьялова сияла.
— Ну, то ли дело, когда все вместе…
Сегодня ей особенно удалось, — все жильцы с большим удовольствием и без всяких затруднений приняли ее приглашение. Мадам Завьялова успела уже побывать у доктора Манюкова, акушерки Турдиной, художника Рабченко и теперь направлялась к «капитану».
Капитан был бравый, хотя и подержанный мужчина, вышедший в отставку исключительно по недоразумению. В коридоре составилось твердое убеждение, что капитан имеет на мадам Завьялову весьма серьезные виды и что мадам Завьялова в свою очередь не прочь, хотя немного и опасается.
— Теперь-то он того, — говорила мадам Завьялова, — хорош, и очень даже хорош, а потом что будет?..
Подойдя к капитанской двери, мадам Завьялова оправила пышное фишу платья и локончики на лбу и стукнула в дверь:
— Можно?
— Entrez!..
Мадам Завьялову он приветствовал с полной изысканностью военного человека, щелкнул каблуками, галантно перегнулся и как штопором впился в нее карими, с красными жилками, глазами.
— Votre main!..
Но мадам Завьялова руки не дала.
— Ах, что вы!.. В Страстную-то субботу?..
И, сейчас же перешла к делу:
— А я вас, капитан, разговляться звать пришла…
— Merci, — еще раз брякнул каблуком капитан, потянулся опять к ручке, но вспомнил Страстную субботу и остановился, — с удовольствием!.. И не только разговляться, но и к заутрени с вами пойду…
Мадам Завьялова покраснела от удовольствия, хотя и выразила недоверие:
— Вы-то?
— Да-с, я-с… Но с условием, — христосоваться будете?
— Я всегда…
— И со мной первым?
— Ах, какой вы!.. Да разве не все равно?
— Огромнейшая разница, — убежденно произнес капитан и снова пронзил ее взглядом, — огромнейшая…
Мадам Завьялова вышла от капитана с густым румянцем, постояла с минутку в коридоре, чтоб успокоиться, и отправилась к последней жилице — Анне Павловне.
II.
Эта Анна Павловна пользовалась особым расположением мадам Завьяловой. И не только мадам Завьяловой, но и всех жильцов вообще.
III.
Она вышла.
Анна Павловна осталась одна, подошла к кровати и легла. Больна она не была, но чувствовала себе хуже больной. Тоска каким-то клубком собралась в груди и подкатила к горлу, мешая плакать. Сердце ныло, а перед глазами, словно нарочно, вставали картины былого, когда все было так радостно и ясно.
ІV.
Все ушли.
Мадам Завьялова и капитан вышли последними.
