«Детектив». Содержание
I.
См. ниже.
II.
Большой душевный заряд получил он, когда стал зачитываться «Раскольниковым» — так он называл «Преступление и наказание».
Никем ему до такой степени не хотелось быть, как следователем Порфирием.
Он до пяти раз читал главы, где Порфирий вынудил с сатанинской ловкостью заподозренного им убийцу к признанию.
Вот такой следователь, ведь он — «маг и волшебник!» Он всякого выведет на свежую воду.
III.
Там — в аудиториях и вне их — целое море учащейся молодежи сделалось областью его наблюдений и выводов.
Но он не желал разбрасываться и расплываться. У него складывался один первенствующий «объект» его работы. Это такие же «ловцы», как и он, но только надевающие на себя личину особого рода.
IV.
Прошло не больше двух месяцев. Он перестал являться на заседания «комитета», но о выходе своем из сообщества не давал еще знать — откладывал это до более благоприятного момента.
«Детектив». Фрагмент
Он рос в получужой семье. Отца совсем не помнил, а мать — очень смутно. Его взяла на воспитание дальняя родственница матери.
Дом был — полная чаша. Жили шумно, таровато, много принимали, много выезжали, несколько человек детей, гувернантки, товарищи — мальчики и девочки…
Но он чувствовал себя чужим. Ему всегда казалось, что его держат «на хлебах из милости».
Его не обижали, ни тетка с мужем, ни его маленькие кузены и кузины. Мальчики учились дома, а девочек отдали в институт, и они только на вакации являлись домой.
Но он сознавал себя «приемышем», и все ему было подозрительно вокруг себя, в этой семье, и в том — как и на что живут.
И детей «тетеньки» он недолюбливал. Им мать внушила, что Васю «обижать не следует», что он «сирота». Кузены и кузины дарили ему разные ненужности, но он смотрел на эти подарки, как на «подачки».
Отдаривать ему было не из чего, и это его смертельно можжило.
Никто не обижал его, но он рано — уже к поступлению в гимназию — никому не верил. Ему сдавалось, что все они «представляются», что они совсем не то чувствуют и думают, что говорят и как хотят аттестовать себя.
Всем ужасно хочется, чтобы их хвалили, чтобы ими восхищались, начиная с его «тетеньки».
Она уже старая, а все молодится, страшно пудрится, подводит глаза, затягивается в рюмочку, душится так, что его всегда тошник, когда он подходит к ней — целовать ручику
И он стал замечать, что вот тот юнкер — потом офицер, который тоже зовет ее «chere tante[1. дорогая тетя (фр.)]» — не просто дальний кузен, а «мамош» тетки.
Это слово он сам присочинил, когда ему шел всего только двенадцатый год и он был еще «второпервяк» в своей гимназии.
И ему страстно захотелось выследить «тетеньку». Он знал отлично, в какие часы — когда ее муж в клубе, а мальчики, его кузены, лупятся в карты в своей школьной комнате — в будуаре уже сидит «теткин мамош», как он неизменно называл про себя юнкера, скоро произведенного в корнеты.
И вот он раз, подождав несколько минут в зале, быстро прошел гостиной и с окликом: — Вы здесь, тетя? — вбежал в будуар.
И увидал там картину…
Разумеется, он с возгласом скрылся. Но он знал то, что хотел знать.
Юнкер — «теткин мамош».
А она — хоть бы что, ни гу-гу об этом, ни малейшего замечания, только в обращении стала посуше.
А на Святой сделала ему подарок, каким прежде не очень-то баловала. Выходило так, что «ты должен держать язык за зубами и тогда в накладе не будешь»!
А это его возмущало! Он — не шпион. Ему надо было только убедиться в том, что его тетенька «такая», что она, выходит, притворщица и тайная грешница, а сама уже почти что «старушенция», и старшая дочь уже девица и скоро выйдет из института.
Да и тут опять вранье! Совсем он ей не племянник. А если она ему и приходится «chere tante», то «с левого бока припека».
И завела себе юнкера.
И когда между ним и теткой установились, точно по тайному соглашению, особые отношения — это наполнило его особого рода гордостью.
«Вот — думал он — я хоть и ничтожный гимназёр, и малолеток, и живу на хлебах из милости, однако никто в доме не имеет к тетке таких тайных отношений, никто не смеет ей сказать: «А я видел, как вы амурились с юнкером».
Тогда же, впервые, у него стала появляться мысль о том, как хорошо быть таким тайным соглядатаем, все знать, самую подноготную обо всех.
Самого слова «детектив» он еще не знал. Он его прочел позднее, уже порядочным подростком.
От тетки он перешел к дяде.
Первый вопрос: «неужели он такой пентюх, что до сих пор не знает, как его жена проводит, и ни разу не подумал — «а нет ли у ней с юнкером чего-нибудь такого?»
Прислуга не стеснялась при нем, и из ее шуток и намеков — особенно горничной — он давно уже догадался, что и у дяди есть кто-то «на стороне».
Он отлично понимал уже, что это такое значит.
Стало быть — «мамошка». Но не одно это, а дальше пошли и другие разоблачения.
Та мамзель — кажется француженка — обирает его, стоит ему больших «деньжищ», как говорилось на кухне.
Очень рано вообразил он, что его воспитатели живут не по средствам. Есть какое-то именьишко с усадьбой, но оно ничего не дает, кроме лишних расходов.
На что же живут?
У дяди есть место, по какому-то там «гешефту», но его главный ресурс — игра. Он играет во всех ночных клубах, во всякие азартные игры.
Но он пайщик и в одном игрецком притоне.
У него была какая-то история с полицией, дело доходило, кажется, и до прокурорского надзора.
Об этом тоже гуторила прислуга верного, «абсолютно верного» же не мог выудить. Но для него несомненно, что дядя — азартный игрок и, может быть, нечист на руку.
Ведь, если с ним вышел скандал за зеленым сукном, стало, быть на это был какой-нибудь серьезный резон?
Вася — уже годам к тринадцати — стал пристращаться к тому, чтобы делать все разные «выкладки» и насчет тех, кого он мог наблюдать у себя дома, и в гимназии, в гостях, на улице, в зрелищах, куда его редко, но все-таки брали.
Насчет дяди — к переходу в четвертый класс — он составил себе целую комбинацию.
Дядя живет не тем, что называется честным трудом, а на разные сомнительные ресурсы. У такого человека всегда «рыльце в пуху», все равно, что и у тетки, и не только потому, что она завела себе «мамоша», а и потому еще, что она все прекрасно знает, — на какие доходы они живут и проживают, наверно, тысяч пятнадцать в год, коли не больше.
Но этого мало! Дядя ведет себя постыдно, если он, зная, что у жены есть «другой», смотрит на это сквозь пальцы.
«А как он может иначе чувствовать и вести себя?» — спрашивал Вася и давал себе такой ответ:
«Иначе ему никак нельзя. Он, во-первых, сам имеет кого-то на стороне, а во-вторых — доходы его зазорны, и всегда с ним может случиться какой-нибудь еще более звонкий скандал. Так как же он будет хорохориться перед женой?»
Васю все сильнее наполняло охотничье чувство — во все проникать, и в то время, как другие принимают все за чистую монету, видеть тайную подкладку, протыкать насквозь это «лицо» дорогой материи, под которой окажется почти всегда какое-нибудь дрянцо.
Это создавало ему двойную жизнь, и она все сильнее затягивала его.
Читать полный текст рассказа, заказать бесплатно
