Рубцов

Содержание

Петербургские крокодилы

Первый пролог. Атаман Рубцов

Атаман

Ученые галки

Шайка

Мать и дочь

«Встреча на заводе»

«Любовь и побег»

«В Константинополь»

Второй пролог. Золотой негодяй

По этапу

В дальней тайге

Помпадур и Помпадурша

Сватовство

Нищий-миллионер

Роковой список

Огненная женщина

Позднее раскаянье

Нашла коса на камень

Часть первая

Лаборатория петербургского алхимика

Экзамен

Восставший из мертвых

Засада

Испытанное средство

Развод

Покаяние

Египетское наследство

Дон Жуан

Дятел

В том же самом доме, на углу пятой улицы «Песков», где на третьем этаже помещалась лаборатория и квартира капитана Цукато, на бельэтаже обитала вдова надворного советника Шпигель, более известная в известном кружке кутящего Петербурга, под названием Франциски Карловны. О ней-то и была речь у Шведова с Плюевым. Еще ниже, в низке, выходящем главной дверью на угол, а многими другими в большой проходной двор, помещался грязный трактир третьего разбора, со множеством отделений и номеров для публики почище, или вообще для посетителей, ищущих тишины, тайны и уединения от шума и гама, царящего в первых комнатах и у стойки.

Приют

В тот же вечер, когда в трактире «Царьград» происходила только что описанная сцена, в бельэтаже, в квартире Франциски Карловны Шпигель, молодой офицер, в мундире одного из шикарнейших полков гвардейской кавалерии, вел оживленный и таинственный разговор с хозяйкой, дамой лет за сорок, с претензией на красоту и хорошие манеры.

Маскарад днем

— Какой, однако, милый и обязательный человек этот Шведов, — говорил на другой день Клюверс Зверобоеву, когда они сошлись за завтраком.

Адвокат

Изложив мнимому адвокату Голубцову, слава которого достигла и Сибири, все обстоятельства брака старшего сына Ивана Карзанова на своей дочери, старик причетник клялся и божился, что он не имел при этом никаких корыстных целей, долго не соглашался на брак, но, наконец, махнул рукой, узнав, что дочь сама любит это-то несчастного спившегося с круга молодого человека… Молодому Карзанову, в светлые минуты, между двумя запоями, достаточно было помянуть имя отца или семьи, чтобы пробудить в нем нервный припадок, он не только не любил их, но презирал их и ненавидел…

Два злодея

Услышав роковую весть, Клюверс совершенно растерялся… Мысль о том, что неожиданно целый ряд убийств, подлогов и всяких подлостей, должен был разрушиться таким ужасным провалом всего хитро сплетенного плана, как молния мелькнула у него в мозгу, он вздохнул… схватил Перепелкина за руку и глухим голосом проговорил.

Честь госпожи Шпигель

Угол, занимаемый Саблиной, с дочерью, в пятом этаже громадного дома барона Фитингофа на Лиговке, был крайне тесен и душен. Мать слабая, нервная и больная женщина, далеко запрятав свои бумаги, доказывающие законность брака её с князем Перекатипольевым, едва, едва существовала, играя на «разовых» по клубным сценам, но дела антрепренеров шли худо, скудные гроши выплачивались крайне неаккуратно, к тому же болезнь, державшая ее почти два месяца в постели, окончательно подорвала все её средства, и мать с дочерью голодали по целым суткам.

Признание

Присяжный поверенный Илья Васильевич Голубцов, получив от своего камердинера, уже известную нам депешу в Одессе, спешил оттуда во всю мочь, не зная и не понимая, по какому поводу его вызывают в Петербург. Он хорошо знал, что его слуга, человек хотя плутоватый, но умный, и даром такой серьезной телеграммы не пошлет. Он ехал — мчался с курьерским поездом, ломая себе голову — что это могут быть за обстоятельства, не дающие отсрочки… Дорогой из Одессы, проезжая через Москву, он не успел бы даже заехать к кому бы то ни было, и потому еще из Киева телеграфировал о своем приезде интересовавшим его людям.

Старый сыщик

— Кто там? Что угодно?.. — заговорил он хриплым голосом, но тоже, едва узнал Голубцова, быстро пошел к нему на встречу, со знаками живейшего удовольствия и радости…

Союзница

Ошеломленный этим неожиданным открытием, Илья Васильевич, прежде чем идти к Алексееву, кинулся в контору, и там конторщик, получив кредитку, охотно поделился с ним сведениями о госпоже Карзановой, — она была вдова Михаила Федоровича Карзанова и только на днях приехала из Парижа. — Передавая это, конторщик многозначительно улыбнулся.

Похищение

Вернемся к вдове Ивана Карзанова, приехавшей вместе с отцом и ребенком, и остановившейся под своей девичьей фамилией, в «меблированных комнатах» Василисы Петровны.

«Сумасшедшая»

Прошло еще полчаса, хлороформ, налитый злодеем на платок, которым было прикрыто лицо Карзановой, улетучился, а вместе с тем, мало-помалу исчезало его действие. Несчастная начинала приходить в себя, сознание возвращалось, только страшный шум в голове лишал ее возможности отчетливо дать себе понятие о происходившем. Она, засыпая, слышала чьи-то шаги, слышала сквозь непреодолимую силу оцепенения, вызванного хлороформом, чей-то странный разговор, слышала заглушенный крик своего ребенка и не могла очнуться. Потом тяжесть усилилась, и она окончательно потеряла сознание. Теперь, по мере рассеивания ядовитых паров, жизнь и сознание возвращались, но бесконечно медленно. Она была в том мучительном состоянии, которое, как говорят, испытывают, находящиеся в летаргическом сне: все видит, все понимает, и не имеет возможности ни сделать движения, ни произнести ни слова. Наконец, это мучительное состояние вдруг само собой прекратилось. Карзанова сделала сверхчеловеческое усилие и сорвала рукой платок, все еще покрывавший её лицо.

Часть вторая

Глава I

Бедно и убого было в полутемном «углу», занимаемом Саблиной, с дочерью, в пятом этаже дома Фитингофа. Хозяйка комнаты, вдова отставного фельдфебеля, Анфиса Ларионовна Одинцова, с утра начинала воркотню, за неаккуратную плату денег, и доводила несчастную Веру Васильевну, полубольную и крайне нервную женщину, просто до отчаяния… У бедной актрисы не было ни копейки. До получки с антрепренера несчастных пятнадцать рублей оставалась еще неделя, да уж и из этой ничтожной суммы семь рублей были забраны авансом во время её недавней болезни. Продать и заложить было уже нечего, а в довершение горя и старуха — хозяйка, обыкновенно довольно уживчивая и терпеливая, на этот раз, словно с ума сошла, кричала и грозила, что сейчас пойдет к мировому и будет требовать выдворения не платящих постояльцев.

Неожиданная встреча

На этот раз прелюдии были не долги.

«Гримм»

Вернемся несколько назад. Задумавший сразу, в несколько минут, но одному только намеку своего наперсника Дятла, хитрый план сорвать львиную долю в карзановском наследстве, Перепелкин, как человек немного увлекающийся по природе, и слишком энергичный, сделал два важных промаха. Во-первых, он должен был взять в дольщики Дятла, и определенно назначить его долю, — и не сделал этого, рассчитывая, что и на этот раз, как бывало всегда прежде, его пособник не осмелится выйти из послушания, и будет доволен тем, что ему бросит он, его руководитель и бесконтрольный повелитель. Вторым же промахом было являться к Клюверсу в своей обыденной, так сказать, будничной форме… то есть под видом отставного штабс-капитан, а Перепелкина, калеки, не способного двигаться иначе, как при помощи костылей.

Фотограф

На другой день только что описанной сцены, у дверей с фосфоресцирующей дощечкой квартиры капитана Цукато, звонил молодой красивый блондин, с лицом чисто выбритым, и очень похожий по облику на актера.

Гравер

Вернувшись в свой номер в «Европейской гостинице», Паратов тотчас переоделся, надел старенькое пальто на вате, с потертым барашковым воротником, которое оказалось в чемодане, подвязал шею красным шерстяным шарфом и надев мятую войлочную шляпу, сначала осмотрел осторожно, нет ли кого-нибудь в коридоре, быстро вышел из номера и запер его на ключ.

«Гнездо Дятла»

Вечером, на другой день похищения ребенка Карзановой, в маленьком флигельке во дворе, на седьмой улице Песков, между Дятлом, только что возвратившимся откуда-то, и его достойной сообщницей происходило совещание.

Сделка

Хитрая женщина знала, что переговоры должны будут привести к подобному результату, но не могла предполагать, что победа будет одержана так легко. Как женщина более хитрая, чем умная, она не могла сразу понять всю важность своего положения относительно атамана и воспользоваться им. Когда долгожданная «райская птица», — в виде громадного куша, сама летела ей в руки, она не знала, за какое крыло браться, и на вопрос Паратова о сумме, задрав голову и подбоченясь, отвечала:
— Миллион!..

На лестнице

Возвратимся теперь к молодой Оленьке Саблиной, вытолкнутой братом из приюта госпожи Шпигель, и очутившейся ночью на полутемной лестнице, ведущей также и во второй этаж, то есть к капитану Цукато…

Сыщики

Когда молодые люди, после стольких пережитых за полчаса волнений, выбрались, наконец, на улицу, она была совершенно пуста. Ни извозчика, ни прохожих не виднелось на ней, только низкие, ярко освещенные окна трактира «Царьград», бросали полосы яркого света на хрупкий белый снег, еще с вечера прикрывший, перемешанный с навозом и песком, и давно потемневший снег на улице.

Первый след

На другой день рано утром, когда Кирпичев, вернувшийся очень поздно, еще потягивался на постели, в своей холостой квартире, резкий звон колокольчика заставил его вздрогнуть и проснуться. Накинув на себя старенький довольно отрепанный халатишко, он пошел отворить посетителю.

Документы

Положение Борщова было крайне щекотливо. Исполнив под влиянием безумной страсти к Юзе, которая решительно околдовала его, такой проступок, который порицали все нравственные силы его души, то есть сделав два новых отпечатка карзановских документов с камня, осторожно сохраненного капитаном, он целое утро ждал грозы от капитана, предполагая, что тот заметит следы отпечатков, которые Борщов, в свою очередь, старался скрыть всеми известными ему способами. Но капитан был далек от подобной мысли, и выслав всех учеников из отделения литографии, поставил этот самый камень опять на станок и стал делать над ним какие-то опыты.

«Следы»

— Позвольте узнать, — быстро заговорил Борщов: — в каком преступлении вы меня обвиняете, и кто дал вам право меня допрашивать?..

Капитанша

Вернувшись домой после свидания с Федькой Капустником, Паратов был словно сам не свой. Конечно, он мог одним ударом уничтожить дерзкую и глупую женщину, которая вздумала стать на его пути, но партия этим новым преступлением была бы далеко еще не выиграна. Отдавая приказание Капустнику, покончить с Василисой, он только уничтожал одно звено цепи, спутывающей Дятла по рукам и ногам, и, вместе с тем, истреблял женщину, подбивающую его относиться критически к приказаниям атамана. Паратов не любил противоречий, колебаний, или какого-либо проявления недовольства своих подчиненных, и готов был стереть с лица земли всякого, кто хотя словом или взглядом смел бы ему противоречить…

Сватовство

Паратов прекрасно знал характеры своих сообщников. Он знал, что, посылая для объяснения и окончания дела с Василисой Капустняка, он не может сделать лучшего выбора, и действительно, не прошло и часа, с момента появления Капустняка, в дверях комнаты, нанятой Василисой, как дело между ними было покончено… На столе, перед воровкой детей, лежало десять пачек сторублевых, каждая по тысяче рублей, а ребенок, закутанный по-прежнему в вязаную фуфайку и ватное одеяльце, был на руках у ловкого помощника атамана, который надел теплое пальто, и подвинув несколько набекрень свою новомодную шапку, собирался уходить, и только ждал, как он объяснял, пока совершенно стемнеет и движение несколько поуменьшится на улицах, чтобы выбраться с ребенком незаметно из дома.

Концы в воду

Лошадь извозчика, на котором ехала Василиса, была далеко не так сильна, как казалась с виду, и еле волочила санки по мокрому снегу-грязи, покрывавшему улицы. Холодный ветер дул порывами и угрожал наводнением. Вода была и так выше 2-х фут против ординара и на Петропавловской крепости каждую минуту ждали приказания подать пушками сигнал «наводнения».

Глава XVI

Давно мы не возвращались к Клюверсу.

Глава XVII

Первый интимный вечер, устроенный Клюверсом, при содействии барона Кармолина, в новом помещении, был назначен на 9 часов, но уже к 8-ми роскошно сервированный стол, на пять кувертов, в изящной столовой, смежной с еще более роскошным будуаром, был заставлен бутылками самых тонких вин, и серебряными вазами с фруктами и цветами. Декоративную часть взял на себя, конечно, барон Кармолин, он же уговорил Юзю, воспользовавшись ежедневной отлучкой капитана Цукато в клуб, принять участие в их дружеской пирушке, суля ей прекрасный подарок от архимиллионера. — Что могло показаться странным с первого взгляда, это то, что Юзя, вечно крайне недоверчивая и несговорчивая, на этот раз немного поломавшись — согласилась… Дело в том, что она, благодаря разъяснению своего сожителя, поняла, какое громадное значение для Клюверса имеют документы, с которых снимал копии капитан, и потому, они оба общими силами выработали план, каким путем, при помощи вторичных копий, легко воспроизведенных капитаном, содрать с миллионера солидный куш. Надо было, во что бы то ни стало, найти доступ к Клюверсу, и попытаться, сначала издалека, нельзя ли что-либо получить за открытие тайны. Но как ни старалась Юзефа где-либо встретить Клюверса, в театрах или концертах его не было, единственное место, где она с ним виделась, у «Франциски» было теперь навеки потеряно, благодаря скандалу с князем Перекатипольевым, и она готова была сама писать, или ехать к Клюверсу, под предлогом, ничего не имеющем общего с делом о документах. Когда же приглашение, переданное ей бароном Кармолиным, вывело ее из затруднительного положения, она, поломавшись для виду, и чтобы набить себе цену, согласилась. Цель её была достигнута, даже сам капитан, не щекотливый и неревнивый в делах, где были сильно задеты финансовые соображения, охотно дал свое согласие на рандеву. Он вообще был не щепетилен, а особенно в это время, когда в презренном металле у него начинала ощущаться недостача.

Глава XVIII

— Но, позвольте, здесь не место… Я не могу… — лепетал Клюверс, начинавший терять присутствие духа, — вы поймите… у меня гости… я не могу…

Глава XIX

Зверобоев, Кармолин и даже Юзя видели однажды атамана под видом штабс-капитана Перепелкина, но никому из них и в голову не приходило, чтобы вошедший мог быть тем же самым лицом. Один Кармолин, подававший Клюверсу карточку атамана и взглянувший на нее из любопытства, предполагал только, что, вероятно, новоприбывший, задержавший хозяина целый час в кабинете, явился по делу отставного военного калеки.

Часть третья

Отставной козы барабанщик

В один из самых холодных и темных декабрьских вечеров, в десятом часу вечера, по дебаркадеру Николаевской железной дороги проходило двое путешественников, видимо, только что прибывших с пассажирским поездом.

Встреча братьев

Дверь широко растворилась, и ливрейный лакей, смерив полупрезрительным, полупокровительственным взглядом убогий костюм Алексея Антоновича, словно повинуясь какому-то, раньше отданному приказанию, не спросив его даже, что ему угодно, впустил в прихожую, довольно вежливо снял шинель, и, показывая жестом на дверь комнаты, в которой уже находилось человек пятнадцать, проговорил сдержанно:
— Пожалуйте, — обождите, сейчас их превосходительство выйдут.

Сюрприз

Теперь для бывшего каторжника наступала тяжелая задача. Приняв сгоряча, не обдумав хорошенько последствий решения признать в Лапшине родственника, он уже не мог теперь идти обратно, а, между тем, его роль с каждой минутой делалась затруднительней, все прошлое, о чем он только мог говорить с Лапшиным, очевидно, дружески связанным с тем несчастным арестантом, именем которого он завладел, было известно только одному Лапшину, и Клюверс на каждом слове мог сделать промах, последствия которого были бы весьма печальны… Уже и так давно в обществе начинали ходить слухи, вероятно, распущенные Голубцовым, что Клюверс замешан в деле похищения документов и ребенка вдовы Ивана Карзанова, что все состояние его может скоро уничтожиться, перейти к законному наследнику, которого вся сыскная полиция ищет уже давно, что хотя Паратов, он же Перепелкин и Рубцов, ничего не хочет показывать на следствии, но стоустая молва видит в Клюверсе, и только в нем одном, пружину всех преступлений, свершенных шайкой атамана Рубцова. Понятно, что скандал, который неминуемо мог сделать этот незнакомец, назвавшийся братом его, и точной генеалогии которого ему негде и некогда было узнать, был бы для него роковым, и потому, чтобы хоть сколько-нибудь ориентироваться, он, задав несколько общих вопросов о семействе, и узнав что все перемерли, и что кроме него, Алексея Лапшина, и его племянницы Вари, больше родственников нет, мысленно поблагодарил Бога… и продолжал разговор с такой ловкостью, что благодаря словоохотливости Лапшина, часа через два знал массу подробностей о семействе, к которому принадлежал по имени. Тут только он вспомнил о том, что, ведь, надо же узнать, зачем приехал кузен в Петербург, и получив ответ, что только исключительно для свиданья с ним, чтобы чрез него постараться получить какое-либо место, сразу перебил все дальнейшие планы и намерения своего родственника, объявив, что через неделю уезжает заграницу, но что с этого же дня прикажет кассе выплачивать своему другу и брату солидную пенсию, но только с тем, чтобы он жил в своей провинции. Говоря это, Клюверс подошел к столу и, вырвав из чековой книжки листок, написал на нем две строки и подал Лапшину.

Глава IV

Надежда, которую возлагал Клюверс на присяжного поверенного из еврейчиков Давида Ословского, вполне оправдалась. Ясно было, что привлечение его к делу Франциской Шпигель, было сделано с исключительной целью выманить с него солидный куш, и затем оставить его в покое…

Следствие

Со дня ареста Рубцова прошло уже около двух недель, но ни следователь, ни товарищ прокурора не могли не только добиться толку от него, но даже и узнать, куда он девал все свои бумаги. В тот же вечер, когда он был арестован, в его номере, в «Европейской гостинице», с его ключом явился молодой человек, которого несколько раз и прежде, бывало, он присылал брать кое-какие вещи из номера. Пробыв в номере не более десяти минут, вышел с небольшим свертком в руках, оставив ключ у швейцара. Когда же, по горячим следам, сыскная полиция на другое утро сделала обыск и выемку в его квартире, то, кроме перевороченных вверх дном ящиков комода с бельем и платьем, нескольких клочков ничего незначащих бумаг и маленькой кучки золы в камине, ничего не нашла. Все документы и бумаги исчезли, словно их никогда и не бывало. При Паратове же во время его ареста нашлись две фотографические копии метрик, подобные тем, которые были отобраны у Борщова, но только с печатями, очевидно, поддельными. Капитан Цукато, вызванный следователем, а также все еще арестованный Борщов хотя признали в Паратове заказчика фотографических копий, но, несмотря на это, Рубцов не сознавал свою виновность, и говорил, что документы были им случайно найдены на улице в конверте.

Побег

Когда Рубцов после допроса опять был приведен в тюрьму, он принялся за приготовления к побегу, план которого давно уже созрел в его мозгу… Целый день и весь вечер, он сидел, повернувшись спиной к двери своего номера, и, казалось, чинил свой сюртук. Надо сказать, что, не имея еще веских улик против Паратова, который окончательно отрекался от тождественности с Перепелкиным и Рубцовым, прокурорский надзор, пока, не решался принять против него строгие меры, и он до сих пор еще сохранил тот обыкновенный городской костюм, в котором был арестован… Черный двубортный сюртук, прекрасно сшитый, по-прежнему облекал могучие плечи разбойника, и видя его в камере следователя, как-то с трудом верилось, чтобы этот элегантный джентльмен был тем страшным атаманом Рубцовым, именем которого уже несколько лет матери пугали детей в подмосковных губерниях.

Глава VIII

Домчавшись до одного очень небольшого и невзрачного дома по Симбирской улице; как известно, тянущейся позади артиллерийского училища чуть ли не до городских выгонов, Рубцов соскочил у ворот, и приказав извозчику ждать себя, вошел через калитку на большой, грязный и полузанесенный снегом двор. Ему во что бы то ни стало надо было скрыть свои следы, и он, не зная наверно, где найти в этот час своего верного помощника Капустняка, о котором со дня ареста не имел никаких сведений, на удачу кинулся к одному из главных деятелей шайки, перепродавцу всякого краденного товара, и потому своему благоприятелю — Прову Антоновичу Корейшеву, обитавшему в собственном доме на Выборгской. Он знал, что у него всегда можно встретить кого-либо из подручных шайки, а через него узнать, где теперь искать Капустняка, или по крайней мере, куда он уехал.

Глава IX

В небольшой погребице, куда спустился с фонарем и верёвкой Рубцов, было темно и холодно. Что-то вроде нар тянулось вдоль стен, сложенных наполовину из кирпича, наполовину из камня. Кое-где нары были завалены полусгнившей соломой, и как казалось, недавно еще служили ложем человеку, хотя недостаток света и воздуха делал это жилище совершенно необитаемым. Следы недавней полицейской выемки-обыска еще не были изглажены: местами в стенах были выбиты дыры, местами подняты были плиты, которыми был вымощен весь пол погребицы.

Глава X

Вторично бросившись к люку, Рубцов стал теперь ясно различать голоса. Слова «полиция», и «участок» долетали до его встревоженного слуха. Положение его было крайне печальное. Запертый в погребице, без выхода, без оружия, он, как говорится, был в мышеловке… Хотя и приученный долгим опытом ко всяким превратностям своей бурной и преступной жизни, Рубцов никогда не находился в таком отчаянно беспомощном состоянии… к довершению ужаса его положения, бросаясь вторично к люку, он залил фонарь, и свеча погасла, только непогашенный трут все еще тлелся, в полусожженной руке навеки замолчавшего Дятла, и наполнял, и без того спертую атмосферу погребицы, смрадом горящего тела…

Нежданный гость

В известном уже читателям кабинете присяжного поверенного Голубцова, часу в шестом вечера, при бледном свете большой столовой лампы, под бумажным абажуром, сидели двое.

Ребенок

Неожиданное появление виновника всех несчастий, поразивших Карзанову до глубины души, взволновало старого Вознесенского. Если бы молодость да сила, он бы своими руками задушил злодея, который с таким цинизмом осмелился явиться снова перед, ним. Но Рубцов сидел на кресле с таким самоуверенным и гордым видом, что старик так и замер на своем месте.

В больнице умалишенных

Убежище для душевнобольных доктора Ливанского было образцом подобного рода учреждений. Открытое, несколько лет тому назад, еще отцом теперешнего директора Ливанского, заслуженным профессором психиатрии Константином Владимировичем Ливанским, оно могло смело стать в один ряд с лучшими европейскими образцами. Хотя старик Ливанский и сдал сыну общее руководство делом, но сам страстный поклонник Шарко и других новейших исследователей таинственных болезней воли, иногда, в крайних случаях, являлся неоцененным советником и помощником сына. Его многолетняя опытность, громадная начитанность, а главное — сердечное отношение к предмету и гуманное обращение с вверенными ему «несчастными», объясняло ту популярность, какой пользовалось это убежище.

«Малинник»

Уже несколько дней подряд все петербургские газеты, на первых страницах помещали, крупным, жирным шрифтом объявление, что в воскресенье, 10 декабря, в театре, бывшем «Семейный очаг», а теперь преобразованном в «Малинник», состоится первое представление вновь ангажированной труппы комических и характерных певцов, певиц, чтецов и танцоров, с участием знаменитых мадемуазель Туту из парижского Альказара и неподражаемой мадемуазель Надин, русской концертной певицы… Затем следовал перечень имен других участвующих, до бутафора включительно, а внизу виднелась, давно, чуть ли не четверть столетия известная всему Петербургу, фамилия директора «Малинника», купца Стрелочкова…

Семитка

Мальчик ушел весь в слезах и опять приютился у подъезда, всовывая почти насильно в руки запоздалых посетителей афиши. Он это делал с какой-то страстностью, совсем не свойственной его возрасту, по всему было видно, что это не обыкновенный уличный мальчишка, продавец программ и газет. Что-то иное, чем привычка или приказание руководили его действиями в погоне за пятачками. Действительно, несчастный мальчик был никто иной, как сын известного уже читателям гравера Николая Глебова, подделывавшего печати для Рубцова.

Мать и сын

Было что-то задирающее, бьющее по нервам в походке и манерах этой красивой женщины. Она не рисовалась своим цинизмом, совсем наоборот, она казалась совсем сконфуженной утрированным декольте и коротенькой юбочкой, необходимым по традициям «Малинника». Она сумела придать фразировке самых рискованных куплетов такой наивный оттенок, словно она их не понимала или боялась понять, что публика, привыкшая к открытому цинизму разных французско-немецких каскадерш, просто немела от восторга и с неистовством кричала «bis». Аплодисментам и вызовам не было и счета, а в начале второго отделения ей поднесли великолепный букет с громадным бантом, открыли тотчас подписку на поднесение ценных подарков, — словом, переполох среди присяжных каскадерш при виде новой восходящей звезды был громадный, а певица была на седьмом небе от упоения победы… Было-померкшая звезда её разгоралась новым блеском, она получила в этот вечер более сломанных посланий, чем за целые четыре месяца… Она могла теперь выбирать…

Куртизанка

Но, в ту же минуту, честное, хорошее чувство матери угасло перед перспективой страшного, нежданного скандала, перед этим десятком любопытных глаз, устремленных на нее. Куртизанка стыдилась быть матерью маленького нищего. Она, в угоду дикого приличия, заглушила в себе проблеск святого чувства, и не дотронувшись еще до истекающего кровью ребенка, откинулась назад с восклицанием гадливости.

Три покойника

Дарья Григорьевна не пыталась больше ни отнекиваться, ни говорить дерзости… она как бы застыла в величии своего оскорбленного достоинства. Вперила животный, бессмысленный взгляд в одну точку, и больше не произнесла ни слова. Когда же участковый, написав протокол, объявил ей, что она может ехать домой, и что на квартире уже получит повестку от мирового или следователя, она встала молча, и вышла из конторы участка, не бросив даже взгляда, ни на сына, лежавшего без сознания, ни на мужа, как-то нервно всхлипывающего над его бедным, маленьким, исхудалым тельцем… Дмитриев заметил это новое оскорбление… он весь вздрогнул и погрозил ей вслед кулаком.

Свобода

Возвратимся теперь несколько назад, к тому роковому дню, когда Андрей Борщов, отвезя домой сестру князя Перекатипольева, был

Клад

С приходом матери, разговор переменился… Ольга, во что бы то ни стало, старалась выслать мать из комнаты, она хотела остаться одной, но не знала, как теперь за это и взяться. Старуха Саблина, обрадованная успехом своего похода к лавочнику, была очень весела, приготовила для больной большой стакан лимонада и старалась угостить ее… но дочь, придумавшая такой предлог только для того, чтобы удалить мать, совсем не хотела пить, и сделав два глотка через силу, отдала стакан обратно матери…

Тайна

Куда ему было идти? По адресу, напечатанному на карточке — но там значились казармы одного из лучших гвардейских полков. Скрепя сердце, Борщов пошел по адресу и был крайне удивлен, услыхав от дежурного, что корнет князь Перекатипольев больше не служит в полку, что он исключен…

Суд

Через час Голубцов сидел уже у постели Оленьки.

Часть четвертая

Глава I

В роскошной квартире миллионера Клюверса, совершенно одна в кабинете, развалясь на вышитой шелками бархатной турецкой кушетке, полулежала Юзя… Она за последнее время окончательно перебралась к Клюверсу и совсем забыла про старого капитана Цукато… После магнетического внушения, сделанного ей во время гипнотического состояния её обожателем, она на другой же день потребовала от Клюверса крупную сумму на свое обеспечение, и тот, разумеется, тотчас же согласился и выдал деньги ей сам лично с глазу на глаз… При том громадном многомиллионном. доходе, что значило ему уделить несколько крох союзнице, спасшей его миллионы, да еще к тому же хорошенькой женщине…

Смерть капитана

— Вы?! Зачем вы здесь?.. Как вы могли, — заговорила Юзя, едва оправившись от первого впечатления…

В вагоне

Юркнув в вагон, Юзя поместилась в небольшом отделении для некурящих и осмотрелась. В отделении, кроме неё, было еще двое пассажиров: какая-то, чахоточного вида, молодая, но крайне некрасивая женщина и высокий, сутуловатый мужчина еврейского типа. Теперь Юзе было нечего бояться, даже телеграф не мог передать приказания об её задержании. С той минуты, как Юзя оставила дом Клюверса, Юзефы Корицкой уже не существовало. У неё в сумке лежал самый законнейший паспорт, на выезд за границу вдовы дворянина Цецилии Абрамович, добытой ей еще заблаговременно миллионером, и кто бы мог, кроме лиц раньше ее знавших, предполагать и отыскивать Юзефу Игнатьевну Корицкую под этим новым именем?

Смерть

Вернемся теперь к Юзе.

Побег

Мы оставили Клюверса в тот момент, когда он, простясь с Юзей, и дав ей последние наставления, поехал в окружной суд по вызову следователя.

В Варшаве

Весь погруженный в обдумыванье планов дальнейшего бегства, мчался Клюверс в нанятой «дружке» по улицам Варшавы. Его томила и мучила мысль, кто этот убитый, найденный в его кабинете, и при каких обстоятельствах случилось бегство его сообщницы. Кроме того, весь капитал, на который он располагал безбедно жить за границей, был в её руках, он не мог его взять с собой, отправляясь к следователю, боясь немедленно ареста и обыска. Все эти мысли и соображения теснились в его голове и отвлекали его внимание от окружающего. Он и не заметил, как другая «дружка» обогнала его экипаж, и один из двух сидевших в ней сделал какой-то таинственный знак фактору, ехавшему на козлах с миллионером. Тот, в свою очередь, сказал что-то кучеру, и они поехали несколько тише и по другим улицам.

Западня

Путешествие их шло самым нормальным образом. Они останавливались на станциях только настолько, чтобы перепрячь лошадей, избегая русского разговора между собой, так как почтарь мог их слышать. Клюверс и его спутник проехали Радом днем, и к следующему вечеру добрались до Опатова, не возбудив ни в ком подозрения.

Прейскурант

Совещание атамана и его подручных было не длинно. Он сам распределил каждому из пяти товарищей роль, которую они должны будут играть в затеваемой трагикомедии, и, пообещав богатую долю каждому, отпустил, их и опять остался один с хозяином.

Нападение

Евреи, которые составили теперь, вместе с хозяином фольварка, заговор убить и ограбить Рубцова, два года состояли раньше этого в его шайке, наводившей страх и ужас на всю Бессарабию. Грабежи сменялись убийствами, насилиями, поджогами, которые сопровождались такими сценами утонченного варварства, что в простом народе сложилось убеждение, что это не люди, а дьяволы. Для преследования и поимки их была наряжена целая экспедиция, но в течение целых шести месяцев все усилия её были тщетны. Разбойники имели правильно организованную «караульную службу», а все еврейское население, которое они из принципа не трогали, служило им поголовно лазутчиками-укрывателями, а, при случае, и лжесвидетелями… У них была своя почта, свей собственный телеграфный шифр, и они под носом ничего не понимающих властей, по телеграфу давали друг другу самые точные сведения о всяком новом движении преследующих войск.

Нападение

Убийцы вошли и остановились… Они колебались, они трусили этого человека, которому привыкли повиноваться, они боялись его даже сонного… Проснись он, сделай малейшее движение, и они разбежались бы, как перепуганные шакалы, но атаман спал мертвым сном, и его неподвижность, казалось, воодушевляла этих трусов-убийц.

Пожар

Поднялась тревога, в дальнем костеле ударили набат, со всех сторон к фольварку сбегался народ, но пожар принял такие размеры, что нечего было и думать отстоять здание.

Допрос

Рубцова привезли в Сандомирский острог сильно замерзшим, и врачи долго не могли привести его в сознание. Наконец, их усилия увенчались успехом, арестант открыл глаза и очнулся от забытья. Судебный следователь, извещенный об этом, по просьбе Рубцова, тотчас же явился, и раненный арестант, не щадя себя, в ярких красках описал всю драму, которая совершилась на фольварке… Он рассказал подробно, как преследовал Клюверса, похитившего обманом громадную сумму из не принадлежащего ему наследства Карзановых, как заманил его в западню, обещав благополучный проезд за границу, как отобрал векселя с бланком, и как сам намеревался ехать с ними в Вену и получить по ним деньги… Рубцов в этом показании выставил себя каким-то чуть ли не добродетельным рыцарем, преследующим разбойника Клюверса, и умолял следователя, тотчас же дать знать телеграммой в Вену банкирской конторе Steimetz u С°, на имя которой были выданы векселя, не уплачивать по ним, так как они похищены, и, вместе с тем, также дать знать и прокурорскому надзору в Вену, с показанием примет всех четырех бежавших туда разбойников, прося ареста их и немедленной выдачи, так как они уже осуждены русским военным судом.

Договор

Клюверс молчал. Он хорошо видел, что он теперь погибнет окончательно, и что достаточно будет Рубцову сказать одно слово, открыть властям его фамилию, и спасения не будет… Дерзость и отвага, спасшая его в первый раз на каторге, и несколько раз выручавшая его потом, в его, исполненной всевозможных перипетий жизни, казалось, вновь пробудилась. Он мигом сообразил свое положение, и делая над собой чрезвычайное усилие, сам расхохотался в ответ на вызывающий смех своего врага.

Брат

— Вы, кажется, изволили сказать «Казимир Яковлевич»? — приставал смотритель, чрезвычайно довольный обмолвкой Лапшина, которой он мечтал уже воспользоваться, чтобы подслужиться товарищу прокурора Зайцевскому, который его не особенно жаловал.

Любовь

Возвратимся теперь несколько назад, к одним из главных действующих лиц романа, на которых обрушились, с первых же дней их пребывания в Петербурге, все ухищрения непомерной алчности петербургских крокодилов, — именно к старику Вознесенскому и его молоденькой дочери, вдове Карзановой, только что вышедшей из приюта «душевнобольных», доктора Ливанского.

Объяснение

Поместившись за креслом Карзановой, которая с любопытством провинциалки осматривала блестящий зал, Голубцов начал подсказывать ей те мелкие подробности театральной постановки, которые всегда очень интересуют людей, малознакомых с этим замкнутым, для непосвященных мирком. Карзанова, поглощенная захватывающим интересом драмы, разыгрывающейся на сцене, почти не слушала адвоката, и только в первом антракте разговорилась с ним. Музыка, блеск ярко освещенного зала, масса блестящей публики, казалось, произвели на нее чарующее впечатление… Не мудрено, она в первый раз была в театре, и при такой обстановке. После приезда в Петербург — бедность, затем похищение ребенка и болезнь, окончательно отстранили ее надолго от возможности бывать в театре, да и теперь она решилась ехать только по настоятельной просьбе своего доверенного, которому не могла отказать в таких пустяках… Но с первыми же тактами упоительной музыки, совсем неведомое дотоле чувство наслаждения и довольства проникло ей в душу… Она была счастлива… Чему? Да разве она сама могла бы ответить на подобный вопрос. Под дивные звуки, сидя между своим отцом, которого обожала, и молодым красивым человеком, которому была обязана всем, даже возвращением сына, она в первый раз в жизни почувствовала, что ей уютно, хорошо, спокойно… Словом, она чувствовала себя счастливой, и это состояние духа выражалось во всем, и в ярком блеске глаз, и в веселой улыбке, скользившей по её губам и в горячем крепком рукопожатии, с которым она проговорила Голубцову:
— Спасибо вам, большое спасибо… никогда не забуду, что вы нас привезли сюда… здесь хорошо!

Признание

До Голубцова дошел слух, что Клюверс исчез куда-то из Петербурга и адвокат тотчас кинулся за сведениями к знакомому агенту сыскной полиции Кирпичникову и в прокуратуру.

Глава XVIII

Утром следующего дня, когда Голубцов снова приехал к молодой вдове, и застав ее одну, начал вчерашний разговор, она была подготовлена к объяснению, и хотя внутренне волновалась, но спешила маской равнодушии и холодности прикрыть свое волнение.

Глава XIX

Нервное состояние Пелагеи Семеновны продолжалось долго. Она вышла только к обеду, с заплаканными глазами, и попросив отца удалиться на минуту, заперлась в своей комнате с Голубцовым.

Глава XX

На другой же день отъезда Ильи Васильевича, в квартиру Вознесенского явился якобы с визитом и за ответом, Михаил Федорович Шведов, который только на днях присылал к Вознесенскому письмо, прося руки его дочери.

Арестант

Тотчас по приезде в Кишинев, Голубцов заехал в правление военного суда, и получив ордер, отправился к Рубцову в тюремный замок.

Суд

Отделение военного суда, назначенное разбирать дело Рубцова и его шайки, собралось в первый раз в здании окружного суда, в гражданском отделении, и сразу весь суд, вся обстановка приняла другой, особый, более форменный и подтянутый вид… кругом виднелись офицеры, часовые с примкнутыми штыками, кивера жандармов, кепки рядовых. Избранная публика, впускаемая по билетам, начала, собираться чуть не с 9 часов утра, так как знали, что суд начнется в 11 часов, и что — председательствующий, полковник Лепешкин, формалист и педант, не просрочит ни одной минуты.

Казнь

Письмо Пелагеи Семеновны, вместо того, чтобы испугать, обрадовало Голубцова… теперь он решился окончательно скакать, по указаниям Рубцова, в Радом, добиться через знакомую прокуратуру свидания с Клюверсом, и так или иначе захватить себе громадную долю его наследства, мотивируя, перед собственной совестью, свое право тем, что он жених ограбленной Карзановой, и только отбирает обратно часть своего!.. В этих сладких мечтах он немедленно послал своей невесте громадную телеграмму, и еще длиннейшее послание, и по особенной просьбе Рубцова остался в Кишиневе до дня исполнения приговора.

Рубцов возвратился

По следу

Часу в девятом утра, вдоль ряда домов, тянущихся от Триумфальной арки к Булонскому лесу, в Париже, шел человек лет сорока, широкоплечий, с физиономией истинного сына Америки.

Двое по одному следу

Полицейский комиссар, сэр Фигье, сидел в своем рабочем кабинете и со вниманием выслушивал доклад одного из своих помощников, сержанта Вильбуа, маленького, худенького человека с живыми и проницательными глазами.

Доктора

На звонок комиссара тотчас явился дежурный полицейский агент и сразу же был отправлен следить за господином Клюверсом.

Атаман

— И вы сами видели действие этого яда? — быстро спросил Фигье.

Чековая книжка

В богатейшем кабинете, обставленном всей роскошью, доступной миллионеру, который не знает куда девать свои деньги, в дорогом бархатном халате на черном собольем меху сидел человек лет пятидесяти и курил дорогую регалию.

В Лондоне

— Он? — Хена улыбнулась. — Он! Да пойми же ты, наконец, что я не более, как его бесправная рабыня, что у меня, кроме этих серег и нескольких безделушек, нет ничего ценного, что бросив его, я опять почти нищая!.. Но теперь!.. Я знаю, что я сделаю… Этими деньгами я спасу и мать, и сестру!..

Фонограмма

Только через день, и то вечером, успев, как и в первый раз выгнать капризами Клюверса из кабинета, сумела мисс Хена сунуть ему в стол чековую книжку. На этот раз, чтобы скрыть еще больше свою игру, красавица, после успешного выполнения плана, как бы продолжая капризничать, разразилась истерикой, и Клюверс, страшно ненавидевший женские сцены и вообще плач, вернулся в кабинет и разразился несколькими угрозами и дерзостями. Воспоследовала бурная сцена, после которой Хена, вне себя выбежала из его кабинета, пробежала в свои комнаты, заперлась, и когда Клюверс, решившийся, (для вида придравшись к этой сцене), разорвать отношения с Хеной, постучался к ней, к нему вышла только камеристка и объявила, что барыня велела запрячь купе и выехала кататься.

Побег

Полчаса после описанной сцены, скрывая свое внутреннее волнение, Клюверс катился на резиновых шинах своего щегольского экипажа вдоль улиц Парижа. Никто бы не догадался, видя его одетым совершенно по-городски, в цилиндре и щегольском, легком пальто на меху, без малейшего багажа, кроме трости-зонтика в руках, что он отправляется в далекое и продолжительное путешествие. А это было так. Фонограмма Рубцова произвела на него род электрического удара. Он понял, что только одно поспешное бегство может избавить его от крайне неприятной перспективы привлечения к следствию и допроса и, как человек ловкий и бывалый, тотчас воспользовался последними часами свободы.

В пути

Ольга Дмитриевна была очень удивлена, услыхав от тетки, что она решилась по каким-то финансовым соображениям, которых она не поняла, провести остаток зимы в Италии, но была очень довольна, что ей удастся оставить хотя на несколько месяцев Париж, который, как это ни странно было предполагать, очень надоел ей.

Глава X

Возвратимся на несколько дней назад.

Глава XI

Дорога от Ниццы до самой Генуи, пролегающая по так называемому «Согniche», или по-русски карнизу, представляет целый ряд восхитительных картин, так и просящихся в панораму.

Катастрофа

Гул и треск разбивающихся вагонов, вопли и дикие крики пассажиров, шум от массы пара, вылетающего из опрокинутого локомотива, крики о помощи соседних жителей, невольных очевидцев этой страшной катастрофы, слились в какую-то бурную хаотическую какофонию, никто не слушал, никто не заботился ни о чем, кроме собственного спасения… Всеми овладел какой-то дикий, панический ужас.

Сыщик

Бережно усадив, или, вернее, уложив молодую девушку в коляску, Рубцов послал Капустняка на поиски за Екатериной Михайловной, которая, смятая и оттертая толпой народа, сбежавшегося теперь к месту крушения, пропала из виду.

Господин Осинский

Не зная, как убить время, Рубцов скоро после ухода приятеля направился к игорному дому.

Труп

Получив от Екатерины Михайловны телеграмму, что она по экстренным делам задержалась в Ницце, Казимир Яковлевич понял, что это только предлог и что барыне хочется провести денек другой со своими парижскими знакомыми в «последнем уголке Парижа».

Пролетарий

— Не по чину гостя встречаете, Казимир Яковлевич! — с пьяным смехом отозвался Осинский. — В меня не стрелять, а награждать меня следует — ибо вестником спасения являюсь.

Сестры мисс Эдвардс

Возвращение адвоката Голубцова обратно в Петербург последовало даже скорее, чем он раньше предполагал. На этот раз он вернулся один, без жены и пасынка. Жена, как известно, осталась на парижском кладбище, а пасынка, по его словам, он оставил там же, на руках одной из родственниц покойной, в виду того, что петербургский климат оказывал дурное влияние на состояние здоровья малютки. Все это говорилось даже самым близким знакомым.

Шайка

Необыкновенное возбуждение царствовало среди обычных посетителей укромных номеров трактира «Царьград», места сборища всех петербургских мошенников и людей темных профессий. Уже два дня, как среди них циркулировал смутный слух, что знаменитый громило, атаман Василий Васильевич Рубцов, бежал с вечной каторги, с острова Сахалина, и где-то скрывается.

Ботаник

Выздоровление Ольги Дмитриевны пошло очень скоро, сотрясения мозга никакого не оказалось, а на легкие ушибы молодая девушка не обращала никакого внимания и все упрашивала тетку скорее ехать в Италию. Несчастная не знала, какая судьба готовится ей там.

Акт

Не только молоденькая Ольга Дмитриевна, мало видевшая в жизни, но даже сама Екатерина Михайловна была поражена роскошью новокупленной виллы. На этот раз Клюверс не захотел ударить лицом в грязь, и действительно выбрал и купил прелестное гнездышко.

Предложение

Через день, когда дамы успели привести все в порядок на вилле и отдохнуть от дороги, Казимир Яковлевич, на правах старого знакомого, нанес им первый визит.

Сделка

Молодая девушка в первую минуту окончательно растерялась… Целый водоворот мыслей охватил ее, и она так и окаменела на месте. Клюверс, принимая это молчание за согласие, страстно целовал её похолодевшие ручки.

Бандиты

Прошло три дня.

Пощечина

В первую минуту словно пораженный видением, Клюверс окаменел, но затем, забывая опасность, в опьянении бешенства, как дикий зверь бросился на Рубцова.

Документы

Первую минуту, когда беглецы мчались в фиакре в город, они вынужденно молчали. Несчастная, молодая девушка перенесла столько потрясений в этот вечер, что почти в беспамятстве прислонилась к спинке экипажа и дрожала всем телом.

Эмигрант

Быстро мчался курьерский поезд железной дороги, на котором бежали Рубцов и Ольга Дмитриевна.

Миллион двести тысяч

Целых десять дней лежал Казимир Яковлевич Клюверс между жизнью и смертью. Врачи сменялись у его постели ежечасно, но, наконец, сильная натура его превозмогла, и он очнулся.

Похищение

Представление в цирке Чинизелли было в полном разгаре.

Разбойник и адвокат

Когда, измученный страшным, нервным потрясением, вернулся Голубцов домой, был уже первый час дня, а он еще не ложился со вчерашнего вечера. Камердинер доложил ему, что у него уже было двое посетителей: один оставил карточку, другой обещал зайти через час, но фамилии не сказал. На карточке значилось: «присяжный поверенный А. Д. Айзенштейн», карандашом внизу было приписано: «по весьма нужному делу, заеду в восемь часов». Это посещение, а также и приписка крайне удивили Голубцова. Он знал, что Айзенштейн состоит поверенным по всем делам Клюверса, и первая мысль, которая пришла ему в голову, была: наверно он еще не знает о похищении ребенка и потому приехал предлагать мирные условия, — иначе, это была бы ничем необъяснимая дерзость.

Адвокат и разбойник

— Вы здесь? Зачем?.. Как попали?.. — бормотал Голубцов, сам не понимая, что он говорит.

Молитва

К станции Варшавской железной дороги «Царское Село» подкатило двое саней, из одних вышло двое молодых людей, в одном из которых можно без труда узнать «француза», а из других выскочил Рубцов и тотчас же подал руку молодой, красивой женщине, плотно завернутой в теплую ротонду.